«Какая бы ни была твоя судьба, я её разделяю…»

Президентская библиотека – о судьбах жён декабристов.

На каторгу и поселение в Сибирь вслед за своими мужьями, принимавшими участие в восстании 1825 года на Сенатской площади Петербурга, отправились 11 женщин. «Добровольные изгнанницы» были молоды, принадлежали к достойнейшим фамилиям России и свято верили в клятву верности, данную супругу во время таинства венчания.

«Какая бы ни была твоя судьба, я ее разделяю…» – так написала двадцатилетняя Мария Волконская мужу – отцу своего двухмесячного Николеньки. А тучи над князем Сергеем Григорьевичем Волконским сгустились тяжеленные, мрачные и никакого просвета в оставшейся жизни генералу, герою войны с Наполеоном, не сулили. После событий на Сенатской площади Петербурга 14 декабря 1825 года его приговорили к каторге с последующим поселением в Сибири. Когда отец Марии, отважный и прославленный поэтами генерал от кавалерии Николай Николаевич Раевский узнал, что дочь собирается уезжать в Сибирь к осуждённому мужу, отчаянию его не было границ. Он отговаривал, запрещал, увещевал, умолял, разве что проклясть дочь не решился. Все было напрасно.

Мария обратилась к государю, прося разрешения следовать за мужем. Николай Первый ответил на просьбу письменно: «Во имя своего участия к вам я считаю себя обязанным ещё раз повторить здесь предостережения, которые я вам уже высказывал, относительно того, что ожидает вас, как только вы проедете за Иркутск. Преданный вам Николай, 1826 г., 21 декабря». Этот ответ императора приводится в «Записках княгини М. Н. Волконской» (1913), представленных на портале Президентской библиотеки.

За Иркутском ожидало вот что. По инструкции, приведённой в том же издании, жёны осуждённых, «следуя за своими мужьями и продолжая с ними супружескую связь, естественно сделаются причастными к их судьбе и потеряют прежнее звание, то есть будут уже признаваемы не иначе как жёнами ссыльно-каторжных, а дети, которых приживут в Сибири, поступят в казённые крестьяне». Думать об этом Марии Николаевне не хотелось: тяжелело на сердце. Самое страшное – разлука с сыном, которого она вынуждена оставить родственникам: он уже умел лепетать, смеяться в голос, долго помнить и быстро забывать…

Накануне отъезда Марии Николаевны в Сибирь в московском доме её невестки Зинаиды Волконской собрались родственники и друзья. Пригласили всех находившихся в городе итальянских певцов... Александр Пушкин сказал Марии: «Я хочу написать книгу о Пугачёве. Я отправлюсь в места, перевалю через Урал, проеду дальше». И мрачно пошутил: «Приду просить у вас убежища в Нерченских рудниках». Поэт, по словам Волконской, хотел передать ей своё «Послание к узникам» («Во глубине сибирских руд»), но Мария уехала в ту же ночь, и он передал его Александре Муравьевой.

Через двадцать дней лошади домчали карету Марии Волконской до Иркутска. Здесь вольная жизнь уже кончалась. Мария Николаевна ещё не знала, что совсем недавно занятую ею в Иркутске квартиру покинула её подруга по несчастью, княгиня Екатерина Трубецкая… А по возвращении от иркутского губернатора Волконская встретила Александру Муравьеву – она тоже ехала к мужу. «Мы напились вместе чаю, – вспоминала потом княгиня, – то смеясь, то плача; был повод тому и другому». Ещё через десять дней княгиня Волконская добралась до Читы. Как пишет Вера Фигнер в книге «Жёны декабристов» (1925), когда было разрешено первое свидание с мужем, «Волконская не бросилась к нему с объятиями, но пала пред ним на колени и поцеловала кандалы на его ногах…».

В Сибири молодые женщины-аристократки не просто увидели, но ощутили на себе тюремный быт. В столице на великолепном французском языке они обсуждали невыносимые цепи светских условностей. Но «цепи» эти были условные, украшенные подлинными драгоценностями. Кандалы же на ногах заключённых позвякивали иначе… Там, дома, упоительный блеск бала казался порой утомительным. Но как давит настоящая усталость, молодые жёны каторжан узнавали только теперь. Княгиня Мария Волконская утешала себя такими словами: «Пять тысяч женщин делают добровольно то же самое», – имея в виду, что ещё Александр I разрешил переселение жён к сосланным в Сибирь преступникам, край-то необходимо заселять, обживать, осваивать. Великий прадед Марии, гениальный М. В. Ломоносов уверял: «Богатством Сибири Россия произрастать будет».

В начале 1829 года пришла к Волконским страшная весть: умер трёхлетний сын, Николино, как звали его дома. Эпитафию написал Пушкин: «В сиянье, в радостном покое, / У трона вечного творца, / С улыбкой он глядит в изгнание земное, / Благословляет мать и молит за отца». Откуда брались силы, только Бог ведает. Сосланным в Сибирь княгиня запомнилась «стройной, выше среднего роста брюнеткой с горящими глазами и гордой, но плавной походкой». Старожил поселения Петровский завод вспоминал: «В избу, где мокро, тесно, скверно, лезет, бывало, эта аристократка, и зачем? Да посетить больного. Сама исполняет роль фельдшера, приносит больным здоровую пищу и, разузнав о болезни, идет в каземат к (врачу-декабристу) Вольфу, чтобы он составил лекарство…». В первое время свидания с мужьями разрешались два раза на неделе, по часу, как правило, в присутствии караульного. Но можно было сколько угодно смотреть, как мужей, когда-то блестящих офицеров, заслуженных генералов, ведут на работы, а потом возвращают в каземат.

…Младший по возрасту и воинскому званию корнет лейб-гвардии конного полка опальный князь Александр Одоевский, сочинивший ответ на пушкинское послание в Сибирь («Струн вещих пламенные звуки до сердца нашего дошли…»), написал ко дню рождения Марии Волконской поэтические строки. Среди них такие: «Был край, слезам и скорби посвященный… / Вдруг ангелы с лазури низлетели/ С отрадою к страдальцам той страны, / Но прежде свой небесный дух одели / В прозрачные земные пелены. / И вестники благие провиденья / Явилися, как дочери земли, / И узникам, с улыбкой утешенья, / Любовь и мир душевный принесли».

В Сибири у княжны Волконской родились сын и дочь. Много лет спустя поэт Николай Некрасов три вечера подряд слушал, как Михаил Волконский читал ему записки своей матери. Слез поэт удержать не мог, «плакал, как ребенок», и несколько раз приходилось прерывать чтение. Об этом рассказывал сам сын Волконских в предисловии к «Запискам княгини Марии Николаевны Волконской» издания 1904 года.

В фонде Президентской библиотеки хранятся уникальные документы – 69 писем, собственноручно написанных Марией Николаевной Волконской своей свекрови – княгине Александре Николаевне, дочери генерал-фельдмаршала Репнина. В этих посланиях она сообщает о здоровье своего мужа и сына Михаила, рассказывает об условиях существования декабристов и жен их на Петровском заводе, просит прислать необходимые вещи, медикаменты, книги и газеты.

«Чулан, чёрный хлеб с квасом и истрепанные башмаки – вот обстановка княгини, урожденной графини Лаваль, которая во дворе своей матери ходила по мраморным плитам императора Нерона, купленным старой графиней в Риме», – так описывает сибирский быт княгини Екатерины Трубецкой Вера Фигнер в книге «Жены декабристов» (1925). «Нашими ангелами» называл князь Сергей Петрович Трубецкой приехавших к мужьям женщин. Первый «ангелочек» родился у четы Трубецких на каторге...

У Александры Григорьевны Муравьёвой, в девичестве графини Чернышёвой, детей было трое. Отца малышей, Никиту Михайловича Муравьёва, осудили по первому «высшему» разряду: он написал проект будущей конституции России. О его супруге один из «товарищей по несчастью», Андрей Розен, вспоминал так: «С добрейшим сердцем, юная, прекрасная лицом, гибкая станом, единственно белокурая из всех смуглых Чернышёвых, разрывала жизнь свою сжигающим чувством любви к присутствующему мужу и отсутствующим детям. Мужу своему показывала себя спокойною, даже радостною, чтобы не опечалить его, а наедине предавалась чувствам матери самой нежной…». В Сибири Муравьева растила свою новорождённую Сонечку. «Здоровье самой Александры Григорьевны ослабевало с каждым годом, но душевные силы превозмогали до Петровской тюрьмы, где нашла она свою могилу. Александре Григорьевне было всего двадцать восемь лет»

К автору этих воспоминаний, опубликованных на портале Президентской библиотеки, барону Андрею Розену, бывшему поручику лейб-гвардии Финляндского полка, тоже приехала супруга. Анна Васильевна, в девичестве Малиновская, родная сестра любимого лицейского друга Пушкина Ивана Малиновского. Своего первенца Анна Васильевна оставила на попечение родственников. В Сибири она родила сына и дочку. Мальчика назвали Кондратием – в честь идейного вождя восставших, поэта Рылеева.

…25-летняя француженка Полина Гебль едва ли знала, что за двое суток до мятежа её возлюбленный Иван Анненков, поручик лейб-гвардии Кавалергардского полка, получал инструкции от князя Евгения Оболенского, одного из руководителей декабрьского восстания. Наверняка она знала лишь то, что Иван – самый красивый мужчина в Петербурге, неслучайно же портрет его написал Орест Кипренский… Через несколько месяцев стал известен приговор красавцу-кавалергарду, и Полина не только добилась аудиенции у императора, но и упросила Его величество разрешить ей поездку «к преступнику». В Чите Полина Гебль официально стала Анненковой Прасковьей Егоровной. Как вспоминает Николай Басаргин в сборнике «В ссылке и заключении: Воспоминания декабристов» (1908), «это была любопытная и может быть единственная свадьба в мире. Во время венчания с Анненкова сняли железа и сейчас по окончании обряда опять надели и увели обратно в тюрьму и потом поступали с ними, как с прочими женатыми, то есть давали им два раза в неделю свидание».

Ещё одной француженкой, получившей русское имя в Чите, стала Камилла Ле Дантю, в замужестве – Камилла Петровна Ивашева, супруга бывшего ротмистра кавалергардского полка Василия Петровича. Говорили, что он писал очень неплохие стихи, но, к сожалению, они до нас не дошли. Нетрудно догадаться, кто в Сибири была музой поэта-любителя.

Елизавета Петровна Нарышкина с детства знала, что её отец – необыкновенные человек: о генерале-герое, грозе наполеоновских войск написал стихи не кто-нибудь, а сам знаменитый Жуковский: «Хвала тебе, славян любовь / Наш Коновницын смелый!..». Когда её мужа, мятежного полковника Михаила Михайловича Нарышкина, под охраной повезли за тысячи верст на восток, отговорить Елизавету Петровну следовать за мужем не удалось: не тот характер, в родном доме она значила всё, исполнялось любое её желание и прихоть… Может быть потому в Чите Нарышкина, по воспоминаниям Розена, с другими дамами, кроме Александры Муравьевой «не была довольно сообщительна». Однако легко «открывала кошелек» для всех нуждающихся.

…Наталья Дмитриевна Фонвизина на поселении жила в одном отделении с Нарышкиной, Трубецкой и Анной Розен. Князь Сергей Трубецкой говаривал: «На что здесь окна, если и так четыре солнышка…» Самая молодая из всех приехавших к своим мужьям в Сибирь, она была и самой набожной – в ранней юности собиралась уходить в монастырь. Потом вышла замуж за почтенного сорокалетнего генерала, родила двоих детей. Четверть века Наталья Дмитриевна провела в ссылке с мужем, а когда вышли на свободу, через год овдовела. Вторым её супругом стал тоже недавний ссыльный Иван Иванович Пущин.

Своего будущего супруга – отставного полковника, ветерана Отечественной войны Василия Львовича Давыдова – Александра Потапова, дочь губернского секретаря, встретила в 1819 году. Однако мать Давыдова была против выбора сына, и венчание состоялось только после её смерти, в 1825 году. А вскоре Василия Давыдова приговорили к пожизненной каторге. На тот момент у них уже было шестеро детей. Оставив малышей на родственников, Александра Ивановна последовала за мужем. В ссылке у Давыдовых родилось ещё семеро «ангелочков»… В 1878 году Пётр Ильич Чайковский, породнившийся с семейством Давыдовых, писал Надежде Фон Мекк (с перепиской композитора можно ознакомиться на портале Президентской библиотеки): «Александра Ивановна Давыдова, представляет одно из тех редких проявлений человеческого совершенства, которое с лихвою вознаграждает за многие разочарования, которые приходится испытывать в столкновении с людьми… Всё, что она перенесла и вытерпела там в первые годы своего пребывания в разных местах заключения вместе с мужем, поистине ужасно. Но зато она принесла с собой туда утешение и даже счастье для своего мужа».

Мария Казимировна Юшневская, супруга одного из организаторов и руководителей Южного общества декабристов, была одной из самых старших «жен ссыльнокаторжных» – к моменту приезда в Сибирь ей было около сорока лет. После объявления приговора декабристам Мария Казимировна сразу начала добиваться разрешения следовать за мужем, Алексеем Петровичем, в Сибирь, но получила дозволение только в начале 1829 года. Денег у Марии Казимировны практически не было: чтобы добраться до Сибири, ей пришлось продать всё, что возможно. Большую помощь ей оказала мать декабристов Муравьёвых Екатерина Федоровна. Почти 10 лет Мария Казимировна провела с мужем в Петровском Заводе, позже они жили близ Иркутска и занимались педагогикой – брали в дом воспитанников, в основном из купеческих детей.

…«Для облегчения участи мужа последовать за ним в Сибирь хочу. Для благополучия жизни моей мне больше теперь ничего не нужно, как только иметь счастье видеть его…» – написала в прошении о выезде в Сибирь Александра Васильевна Ентальцева. Она трудно прожила жизнь: родителей рано потеряла, детей Бог не давал. Единственный «свет в окошке» – супруг Андрей Васильевич, которому пошёл уже пятый десяток. Заканчивался короткий срок его каторги, когда Александра Васильевна приехала в Читу. Но беда редко ходит в одиночку: после переезда из Читы в Ялуторвск уже не каторжник, но ссыльный Ентальцев начал сходить с ума. С каждым днем его состояние ухудшалось… После смерти мужа вдова хотела вернуться на родину, но десять лет не получала на то разрешения.

На портале Президентской библиотеки можно ознакомиться с коллекцией документов «Декабристы в истории России», где в разделе «Портреты декабристов» представлены изображения Сергея Волконского, Александра Одоевского, Ивана Пущина, Сергея Трубецкого и других.

Александр Беляев в своих «Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном» (1882) писал о жёнах декабристов: «Кто, кроме всемогущего Мздовоздателя может воздать вам, чудные, ангелоподобные существа! Слава и краса вашего пола! Слава страны, вас произрастившей! Слава мужей, удостоившихся такой любви и такой преданности таких чудных идеальных жён! Вы стали поистине образцом самоотвержения, мужества, твердости при всей юности, нежности и слабости… Да будут незабвенные имена ваши!»

Поэт и публицист Петр Вяземский написал поэту Василию Жуковскому почти то же самое. Но покороче: «Спасибо женщинам – они дадут несколько прекрасных страниц нашей истории…».

Пресс-служба Президентской библиотеки

Фото: https://dzen.ru/a/YjmdXaAS6Ak5P0Ei